уговариваю себя, что смогу лучше подготовиться к экзамену и не бегать как дурак в поисках транспорта после нг, хотя на деле все больше жалею о том, то не уехал домой. что забавно - несколько месяцев назад ситуация была противоположная, но и там не угадал.
ничего, может, праздновать одному не так плохо. может, осуществлю давнюю мечту-челлендж и буду ходить всю ночь по городу с бутылкой чего горького.

смерть это не проигрыш. смерть это смерть. великий уравнитель, конец различий, объединяющая мир в одно целое. умирая, твоя энтропия как мера хаоса не может не расти, как у живых, но и не может быть выше, чем у среды - ты становишься неотделим от мира в целом. и потому не можешь изменить его, ведь для активного начала необходимо хотя бы противопоставить субъекта и объект действия

С каждым годом все чаще ощущаюсь вещью, которая лежит себе, пока не понадобится.

все-тки первый альбом Люмен самый живой и напитанный неприкаянной энергией. раньше как-то его избегал

когда-нибудь я попаду в психушку, все так же бредущий между редких фонарей по чужим тропинкам видения жизни. зачем мне все это. имею ли я смысл вне контекста личной истории. и о чем смогу поговорить с незнакомцем. не знаю. ничего не знаю

нахуя так жить

рабочий день это всегда начало нервотрепки. вот не успеешь ты проснуться, уже звонят. как вот сейчас, например. ты нехотя вылезаешь из-под одеяла и взбодрив себя парой фраз в духе "уволят же, ёмаё" или "когда включат отопление наконец, мрази", неловко шагаешь до звенящего девайса. никак сам сатана поучаствовал в создании. и конечно из трубки на тебя льются тонны слов, объемных и густых, как кисель. и тебе уже не нужно ничего знать больше, чем ты успеваешь влить в себя через уши за три секунды. ведь твой сменщик заболел/запил/не справляется/телепортировался на Альдебаран посреди смены, а тебя ждет твоя ЛЮБИМАЯ РАБОТА. мысленный призыв кары на головы клиентов и работодателей, прочищенное горло перед обычным "понял, буду", и вот оно - начало дня. серым светом тебе уже выжгло сетчатку, так что различить в этой квартирке цвета не представляется возможным. но это и не нужно: три шага прямо и один налево - ты у плиты, щелчок зажигания поворот направо - и шматок корма летит в миску Барсику, вот и его серая морда с серыми глазами, два шага влево и поворот - ты делаешь себя завтрак. чайник глухо отстреливается от тебя, такой же злой за прерванный чайниковый сон. что там у них, интересно. наверняка, гурии, ласкающие его вновь блестящие бока своими нежными ручками с губками, сочащимися фейри. нет, дурачина, говоришь ты себе. это сон не чайника, а тебя самого, если бы ты был чайником. а руки-то уже быстрокашу в мисочке с медом намешали, пакетик в кружку зарядили и вообще молодцы. и вот пока ты про гурий с губками мечтаешь, огонь плиты становится небесно-голубым, кот твой внезапно оказывается рыжим и таким… интересным. что же будет, если ему вспорот живот вот этим вот кухонным но… чайник в отместку за грязные домыслы свистит тебе в ухо, а руки нарезают батон к чаю. как же серо, ну епрст…

пришло время расчехлять старые пластинки.
"увидишь, я завою от счааааастьяяяя"

трудно не получать одобрения действий даже от себя, ибо ничего не делаешь. и получается, что занимаешься какой-то противной поеботой. даже объективность причин не спасает от самоедства. в общем, беда с социальной идентификацией и сравнениями

Хуже всего полугодовыми зимами не видеть солнца, но различать в небе лишь жирные оранжевые кляксы гноя фонарей на мохнатом теле огромного свинцово-серого дохлого кита 20 часов в сутки. Под таким китом Лёва и проводил большую часть жизни - когда живешь в высоких широтах, в затерявшемся в глуби материка городе, это вполне естественный ход вещей. Но Лёва, в отличии от многих своих знакомых-приятелей, обладал странной особенностью: он яростно желал свалить из этого места, но не мог и месяца продержаться где-то вдали, на теплых берегах менее северных речек и озер. Что можно было хорошего сказать об этом месте, словно прогнившем и стоящем исключительно из-за скрепленных морозом льдов в каждой стене и дереве? Казалось, изо льда наполовину состоят и здешние люди. Но Лева не мог не любить это место и этих людей. Странно-болезненной любовью, да, но любить. Танцующему в буре, ему ничего не оставалось, лишь дарить себя в каждом такте сердца бури.