неизвестность способна иссушить и растерзать

Проебать единственный выходной - могу, умею, практикую

непросто нести груз человечности, особенно если ты личность общественная, светская. тут ведь как - дай слабину, покажи, что ты такой же человек, какие смотрят на тебя снизу вверх и весь флер поту(или поэту)сторонности слетает как с майской елки иголки, а конкуренты уже готовят ход без промаха. и вот ты примеряешь на себя образ впору - самодур, потомок благородных аристократов, великий реформатор или просто тиран-гедонист. потому что если окружающие разглядят в тебе человека… кто поверит обычному человеку? только дурак, который думает, что все делает правильно

Swiss Army Man - must see

Утренние апрельские сумерки. Промозглый ветер бетонных подворотен и узких улиц. Намеки на уличное освещение вдалеке, у более широкого проспекта. Небо в своей бездонной серости светится заревом зарождающейся зари. Такие цвета были у обложек бульварного чтива в начале девяностых - блеклые, напоминающие о несбывшихся мечтах и полуоббморочных грезах. Из блуждания в лабиринте мыслей меня вывели вскрикивания и копошения в темной арке, мимо которой я как раз проходил. Очередной раз я себе сказал, что я не герой. Очередной, потому что каждую неделю слышу, как во дворах кого-то бьют. Иногда приезжают машины скорой, чаще милиция. Возможно, в этот раз я бы так же прошел мимо, задушив в себе дряхлую совесть. После рабочей смены усталость тела разлилась и по внутренним скатам черепа, но из арки донесся хриплый полустон-полувскрик:
- Помоги, твою мать, не дай сдохнуть…
"Это не твое дело. не твое дело. Ты не Рэмбо". И тут такое. Еще голос рассудка древней лягухи бубнил во мне, но усталость уже плавилась в злобу обезьяны. Попытка поскорее уйти была сразу же провалена. В голове осталась только одна мысль - уничтожить. За все прошлые зажмуренные глаза и зажатые уши, за всю отжатую мелочь, за все разбитые на дороге бутылки, за чертову усталость, в конце концов.
Потом глаза меня подвели. Не запомнил ровным счетом ничего: ни сколько их было, ни как выглядели. Лишь чужая боль, стук кости о кость и пьянящая ярость. Потом, когда адреналин повыветрился, а ноги стали слегка подкашиваться, я сел прямо на землю и разглядел на грязном бетоне бомжа. То, что это бомж, я понял потому, что не раз видел его спящим на лавочке и копающимся в баках. Он медленно лег на спину и протянул:
- Фууух… думал, сегодня помру. Не, еще поживем.
- Мог бы и спасибо сказать, - на волне опьянения от победы я желал славы и восхвалений.
- Ага, герой, блять. Если б я не крикнул, ты бы так и прошел мимо. Да и влез ты не меня спасать - а туда же, благодарности ждет. Молодежь…
Я чуть не подскочил от такой обиды. Этот чертов бомжара еще меня учить будет, урод! Но парой секунд спустя пришло зябкое и отрезвляющее осознание, что он прав. Я совсем не герой.
На вид ему было лет сорок, хотя с такой неопрятной щетиной и еле живым светом неба я и себе дал бы не меньше. Левый глаз его основательно заплыл, а из губ сочилась темная кровь. Мои собственные руки едва саднило, но наверняка сбиты костяшки.
- Ладно, неплохо бы отпраздновать победу на поле брани, - сказал бомж, и, кряхтя, поднялся. На нем были комуфляжные толстые штаны, туристические ботинки и отвисший шерстяной свитер. "Дороговато для заросшего бомжары" - сказал внутренний бесплатный аналитик. - Вставай, проклятьем заклейменный, пойдем вымывать адреналин из организма, а то еще натворишь чего.
Мне подобное обращение не понравилось, хоть я и не вспомнил, откуда эти… как их… парафразы, во. Но чувствовал себя я превосходно, усталость сняло как рукой и действительно хотелось сделать что-то этакое. Я быстро поднялся, весь готовность ответить этому неприятному типу, но бомж куда-то ушел.
- Хэй, чего стоишь! - его голос доносился из-за угла ларька.
Ларек вот-вот должен был открыться, но пока окошко было закрыто и лишь тускло светило невостребованными остатками былого сорокаваттного величия. Когда я подошел, мой "соратник" вытряхивал карманы, пересчитывая мятые бумажки и монеты в неверном свете. Недовольно поморщившись, он залез под свитер и извлек оттуда еще пару бумажек. Полная женщина с уже уставшим лицом открыла окошко ларька. Бомж еще раз шевеля губами посчитал что-то про себя и вытянув из ладони монетку, высыпал на прилавок ее содержимое:
- Как обычно и 2 пива, Люд.
- Я мог бы и сам заплатить, - более ворчливо, чем необходимо, сказал я.
- Ну, в какой-то мере и я виноват в твоих ранениях, - сарказм не сходил с его губ, но теперь не казался чем-то обидным.
На прилавок с звонким стуком стали две тощие бутылки дешевого пива и две пачки собачьих консервов.
- Не, мужик, я закусывать этим не буду, хоть ты и угощаешь, - попытался смягчить атмосферу я.
- А тебе никто и не предлагает. Веган, блин, - судя по его нахмурившемуся виду, моя попытка пошутить явно не удалась.
Но через пару минут мы уместились на перилах древнего остова скамейки под лет десять как потухшим фонарем с пивом в руках. Мне было некуда спешить, да и пиво приятно расслабило тело, поэтому я первым прервал тишину:
- Тебя как зовут?
- Степан Петрович, а ты?
- Макс, - вместо рукопожатий мы стукнулись бутылками и снова замолчали, любуясь голубеющим небом.
Поднялся ветер, но облаков не было, и солнце покрасило в ослепительно-розовый далекие высотки и еще более далекие трубы промышленного района.
- Петрович, ты вроде не выглядишь как бомжара и не воняешь, как так ты на лавках живешь?
- Пф, "не воняешь". Знаешь, кто считал мыло критерием цивилованности? Немецкие националисты! У них мыла вдоволь было. Из человеческого жира…
- Степан Петрович, ты чего, не перегибай, я ж о другом. Че ты кипятишься. Я хотел спросить, как ты дошел до такого.
- Хотел бы - спросил. Ходит он вокруг да около. Как-как… Каком к верху! Да только остался у меня в этом мире лишь пес Вилли, да и тот не ходит уже неделю, - на этом месте голос Петровича сорвался, но я сделал вид, что ничего не услышал.
- Так это для него консервы?
- Ага, для него. Балую. Да и сам… Немного. А теперь тихо! - он поднял заплывший глаз в небо.
Я тоже задрал голову - со стороны космодрома стартовала первая ракета. Она быстро поднималась, а ветер нещадно трепал ее белый след, так что получалась маленькая медуза в толще голубого неба.
- Тип двадцать три эл. Я ее спроектировал! - в голосе Петровила сквозила гордость. - Красиво-то как…
Я обернулся, лишь чтобы увидеть, как влажные глаза Петрович подставил ветру и допил остатки пива. Я тоже допил свое и, борясь с уже отяжелевшими веками, проводил взглядом еще две утренние ракеты и самолет. Усталость плавно накатила на меня, но в ее толще плавало полупрозрачным сгустком еще что-то. Я захотел создать нечто, если не такое же грандиозное, то хотя бы красивое. Сна в жизни останется еще меньше… Я повернулся к Петровичу, но его уже не было рядом. Ушел кормить Вилли, видимо. Поплотнее закутавшись в куртку, я поднялся навтречу ветру. Через 10 минут открывается кижный, а меня там уже лет семь дожидается аэродинамика для чайников…

проблемы преодолимы, пока они внешние. а с собой бороться - ни одна мышца не дернется. что за нахуй, а. самоненависть крепчает

даже в отсутствии мыслей, настроение прибивается к земле чем-то непонятным. постоянные глупые рамки. рамки в голове. рамки для фото. рамки далеких окон. разорвите мои легкие свободой

If everyone is not special, maybe you can be what you want to be ©

растянутая изнутри брюшина доставляет парадоксальное спокойствие дискомфорта. наверное, так наедались волосатые пращуры, и не могли отползти от костра. от осознания этого еще печальней. но это пассивная печаль, безнадежная. напоминающая, что победить эмоциональную субличность не удастся, что остается лишь выжидать, пока дела не станут совсем плохи. только тогда эта ленивая извилина отпустит поводья. ноют мышцы и связки челюстей, в носу неописуемое ощущение извечной сухости и потоки слизи одновременно. короче говоря, как-то я заболел…